— Товарищи, я тут случайно услышал ваш спор…

Оба мужчины были в штатском и испуганно уставились на мою гимнастерку. Потом разглядев армейские знаки успокоились, заулыбались.

— Тематика уранового излучения не является секретной, — «Чехов» пожал плечами.

— А я и не из органов, — поезд качнуло на повороте и я чуть не облился чаем. — Петр Соловьев. По военной специальности из саперов.

— Спасибо, нам не нужны консультации по вашей части, — улыбнулся еврей.

— Подожди, Яков! — «Чехов» прихватил товарища за рукав. — Соловьев, Соловьев… Что-то я слышал про вас. Не вы ли получили пару месяцев назад Героя?

— Я.

— Что же не носите награду? — спросил молодой.

— Возвращаюсь из… скажем, командировки.

— Вот и мы… тоже.

Мужчины представились. Чернявый оказался Яковом Борисовичем Зельдовичем. Его товарищ — целым академиком, Виталием Хлопиным.

— Не могу сказать, что большой специалист в подрывном деле, но мне кажется я в состоянии вам помочь с урановой бомбой.

— Смелое заявление, — Хлопин засмеялся. — Об эту проблему сломали мозг лучшие умы. Мы уже знаем, что деление урана носит взрывной характер, но…

— У вас проблема с обогащением, — покивал я, взглянул на Зельдовича. — И схемой подрыва. Правильно?

— Не совсем так, — Яков Борисович затушил папиросу в жестянке. — С обогащением Виталий Григорьевич еще в прошлом году разобрался, это уже не проблема. А вот достижение критического состояния — это нерешенная проблема физики. Но простите, откуда у вас знания в области цепной реакции?

Из будущего. Прям так чуть и не ляпнул. Одного из моих сослуживцев привлекали к ядерному проекту. Николай Гречко… Так же как и я, сапер, прошел всю войну, ни разу не был ранен. А загнулся всего за полгода от лучевой болезни. Три командировки на «Маяк», расчеты и консультации по поводу имплозивной схемы, утечка… Пил Николай под конец жизни — как не в себя. И по пьяни много чего интересного мне рассказал. Не то, чтобы я сильно прислушивался. Но все-таки воевали вместе, как не уважить человека? Тем более больного, в присутствии которого врачи отводили глаза.

— Да был у нас… студент один… все уши прожужжал своими мечтами о Радиевом институте. А я — такой человек, отказать не могу, слушаю всё, хоть про китайскую грамоту, — я посмотрел на Хлопина, мысленно поблагодарил, что урановая тема не является секретной, ученые пока не представляют масштаб разрушений при использовании ядерного оружия. — Я сам, понимаете, учиться очень хотел, да вот… пришлось воевать.

— Ну и что же вы думаете по поводу подрыва? — чуть насмешливо спросил Зельдович. Докурив, он прикрыл створку окна, из которой довольно-таки прилично тянуло.

— Да, как его инициировать? — Хлопин пожевал губами.

— Пушечная схема. Сделать два цилиндра из обогащенного урана, обложить взрывчаткой и подорвав, «выстрелить» навстречу друг другу. Это уже я придумал. Всё-таки взрывать я умею.

Ученые уставились на меня в удивлении. А я прямо как наяву представил Колю, который, подвыпив, утверждал, что любого едреного физика переспорить сможет. Кроме самых зубров, конечно. Сколько он их дискуссий (это слово он произносил с явным презрением) наслушался, что с легкостью воспроизводил доказательства. Так что я имею перед своими попутчиками огромное преимущество: мне точно известно, как был получен конечный результат. На пальцах, конечно, без формул и прочего, но вот так, в курилке — мне равных нет. Сейчас, само собой.

— Как просто! Мне это не приходило в голову! — Зельдович достал из кармана пиджака записную книжку, карандаш. Начал что-то быстро черкать.

— Только товарищи, — тут уже я напрягся. — Давайте договоримся. Эти идеи… Они не мои… — я кивнул академику. — Я сам не специалист, высказал только общие принципы. Так что… как говорится, пользуйтесь. На благо нашей страны.

— Где этого вашего Гошу найти можно?! — Зельдович перевернул страницу записной книжки — Мы проверим эти идеи расчетами и если все сойдется… Да с такой светлой головой! Ему же срочно надо в науку!

— Не знаю. Мы расстались под Киевом, в августе еще, — я глянул на опустившего голову Хлопина. — О нашем разговоре прошу не распространяться. Я ведь нахожусь под подпиской. По своим вопросам, конечно. Лично Берия у меня ее брал.

Фамилия наркома произвела впечатление. Зельдович быстро убрал записную книжку, Хлопин так и вовсе заторопился в вагон. Даже не попрощался.

В Коломне нас разбудили. Я как раз проснулся от того, что поезд начал тормозить и услышал, что проводница кому-то сказала про остановку. Только подумал перевернуться на другой бок, снова что-то зашумело у нас. Странно, попутчики наши тоже до Москвы едут. Воришки какие залезли? Или заплутал кто спросонья?

Не угадал. Краповые околыши на фуражках даже в тусклом свете ночника были видны. Родина помнит, Родина знает.

— Товарищи, пройдемте в другой вагон, — тихо сказал лейтенант, растолкав нас. — Ваши вещи сейчас заберут, не беспокойтесь.

— Нет вещей, — буркнул Яков. — Не с курорта едем.

— А что, в чем дело? — я окончательно проснулся.

— Пройдемте!

Ну и ладно, в другой, так в другой. Надеюсь, там соседи потише будут, а то совсем рядом с нами храпун затесался, такие рулады выводил, стены дрожали. Обулись, застегнулись, пошли. Лейтенант впереди, за ним Яков, потом я. А за мной уже два гэбэшных сержанта. Проходя, увидел стоящего у открытого купе Зельдовича, испуганно смотрящего на нашу процессию. Не удержался, подмигнул ему.

Следующим вагоном был плацкарт, в нем мы, если и притормозили немного, то только для того, чтобы обогнуть чьи-то ноги. Потом мы пробежали еще один купейный, и остановились в третьем по счету вагоне. В последнем купе от начала дверь была открыта и оттуда мы услышали возмущенный мужской голос:

— Что вы себе позволяете? Я — артист, еду спокойно, у нас ответственные съемки завтра. А вы мне предлагаете среди ночи куда-то еще переходить. Вот знаете, а никуда я не уйду! Хотите, вытаскивайте меня!

В ответ послышалось какое-то бормотание, но артист, похоже, разошелся:

— Наплевать мне, что другие пассажиры перешли! Слышите? На-пле-вать! Всё, идите, не мешайте мне отдыхать!

Из купе вышел какой-то пожилой мужчина в железнодорожной форме, небось, начальника поезда отправили воевать за места. А за ним вылетел тот самый мужчина, который ругался. Гля, знакомое лицо! Да этот мужик в «Подкидыше» играл вроде. Ну да, вот так анфас — точно Муля. Как же его фамилия?

— Товарищ Репнин, — влез лейтенант.

Артист повернулся к нам и застыл с открытым ртом.

— Сейчас, одну секунду, — пробормотал он, — я освобожу купе, конечно, какие вопросы…

— Послушайте, что вы делаете? — Яков протиснулся вперед и отодвинул провожатого в сторону. — Зачем вы выгоняете этого человека? — он повернулся в стоящему в двери артисту и спросил у него: — Как вас зовут?

— Пётр… Петрович…

— Послушайте, нам ехать всего ничего, не надо никуда переходить, — он задвинул Репнина назад в купе. — Посидите с нами, хорошо?

— Хорошо, — актер быстро успокоился, предложил нам выпить чаю. Оказывается, у него с собой была пачка грузинского. Осталось только добыть у проводника кипяток — и мы мирно начали чаевничать. Попутно Репнин нам жаловался на две вещи, которые отравляли его жизнь. Во-первых, на усики как у Гитлера. Их он из принципе отказывался сбривать. Во-вторых, знаменитая фраза «Не нервируй меня, Муля». Ее повторяла каждая поклонница актера. И это нервировало Репнина больше чем гитлеровские усики.

— А я вас знаю!

Мы понимающе переглянулись с Яковым.

— Вы сын Сталина! — актер возбудился. — Я видел вас на приеме в Кремле. Товарищ Джугашвили! Совершенно невозможно больше ютится с семьей в коммунальной квартире. Вы не могли бы замолвить словечко…

Дальше Репнин начал жаловаться на свои жилищные условия и наконец, понял, как ему удалось так удачно попасть в образ подкаблучника в Подкидыше.