— Понял — я тоскливо посмотрел на пулеметы по периметру. Допустим на колючку можно ночью накинуть рванину какую и перескочить. Но ведь покрошат. Дай бог на рывке треть уйдет.

— Думай, Петя. И действуй. Не жди, пока вас на экзекуциях перевешают.

— Ты тоже подумай, все варианты надо учесть. Не получится с этим вашим парнем, попробуйте забрать меня как родственника. Громов Петр Григорьевич, нулевого года.

Не прощаясь, я пошел к бараку. Надо было собирать вокруг себя народ. А для начала обойти все коровники и разыскать этого мужика с шрамом. Енот! Это ж надо, какую кликуху забацали. Хорошо, что не Ёжик.

Как же вовремя я отошел! Немцы именно в этот момент набирали добровольцев для повторения вчерашнего представления. Ну, и где их искать? Да вот, где толпа стоит. Всё быстрее, чем выгонять из бараков да строить. Подошли трое с карабинами и один с собакой, отогнали в сторону с полсотни ходячих и погнали в сторону университета.

Самое главное, что никто даже не возмущался и не протестовал. Шли как положено, не рыпались. Пара человек всего попытались вырваться, но и они успокоились, получив по хребту прикладами.

Как же так? Так быстро утратить волю к жизни… И тут я вспомнил, как сам вчера стоял точно таким же бараном. Только и хватило меня, что крикнуть слова поддержки Опанасу. И самого потащили бы, так тоже поперся бы и шею в петлю засунул.

Надо отсюда уходить. Кто захочет — пойдет воевать, за своё драться. Кто решит помирать — пусть остаются. А иначе нас тут всех перевешают или с голодухи дойдем.

Так, Петя, завязывай, а то за думками своими весь хлеб в одну харю захрумкаешь. Пошел к себе в барак, нашел майора Ивана. Отозвал в угол, показал буханку, в которой я, как тот еврей из книжки, проковырял мышиную нору. Вот только мой товарищ совсем не брезгливым оказался, а руки к еде потянул. Голод — не тетка.

— Сейчас, — говорит он, а у самого слюни изо рта потекли, — на всех поделим.

— Погоди, браток, полсекунды, — отвечаю я, — прикрой меня тут в уголке, надо посылочку достать, — а сам хлеб ломать начинаю.

— Ты что творишь? — зашипел он и подставил под каравай свою фуражку. Чтобы, значит, ни одна крошечка не пропала. А я, морду лица отъевший на штабных харчах, про такое не подумал. И совсем некстати вспомнилось, как еще пару дней назад я нос воротил от тушенки, мол, надоела. Дату годности еще смотрел, дурак. А тут люди крошки делить собираются.

Иван, хоть и следил больше всего за судьбой хлеба, а посылочку увидел. Я смотал с ножика вощеную бумагу и отправил в ту же фуражку — на нее тоже мякушка налипла. Приблуду я в сапог определил. Мельком глянул, конечно. Лезвие годное, сантиметров пятнадцать, ручка хорошая, скользить не должна, с упором. Не нож — сказка.

— Всё вроде, — говорю и подаю майору его фуражку.

— Я так понял, тебя свои нашли? — Иван кивнул на голенище, за которым теперь грелась финка.

— Да. Надо уходить отсюда, — бросил я.

— Но я же тебе говорил…

— И что? Ждать, когда нас всех в траншеях зароют и сверху утрамбуют, чтобы мертвяки наружу не лезли? И так, и так подохнем. А так хоть подеремся напоследок. Поговори со своими, пойдут они? Есть верные люди?

Майор посмотрел на меня скептически, кивнул.

Ну и оставил я его, пусть перетрет с ребятами, дело всё же добровольное. Да и знает он их лучше. А я пойду, прогуляюсь. Благое дело, немцам то, что внутри забора, вообще по барабану.

Походил, посмотрел. У кого-то шрамы на лице, но уши целые, у других наоборот. Наконец, я уже начал думать, что Аня эта мне что-то не то напела и никакого Енота здесь нет. А ведь не начнешь расспрашивать, не видел ли кто такого. Народ разный, пойдут стучать еще. Стоило мне подумать, что поиски напрасные, как в меня врезался мужик, у которого на правом виске был здоровенный шрам, от брови и до самого уха. Вернее, его нижней половинки.

— Привет, — чуть не кричу ему от радости. — Что ж ты так неосторожно ходишь? Эх, если бы не был похож на моего дружбана Костю Хороленко, я бы тебе ответочку дал.

— А що, Костя просто товаришем тобі був? — спрашивает он, а сам меня глазами так и ест.

— Не, одноклассником. Веришь, за одной партой сидели всю школу, прямо с первого класса! — и уже тише добавляю: — Здравствуй, Енот.

— І як же тебе звать-величать, дорогой товарищ? — спрашивает полутораухий. Он и русские слова произносит как украинские. Видать, с Западной недавно, у них там больше польский в ходу был. Да хоть по-китайски пусть журчит, лишь бы помог выбраться.

— Петром кличут, — отвечаю, а сам потихоньку смотрю по сторонам, нет ли поблизости кого особо любопытного. Хорошо, что не спрашивает, от кого я. Вот такие вопросы были бы нехорошим сигналом. Хотя понятно, что в это место по заданию партии не полезут, тоже случайно попал, как и я.

— Есть желание присоединиться к вашему коллективу с целью ухода из этого места, — мы отошли в сторону, за барак. — Не нравится мне тут почему-то.

Во завернул, аж самому понравилось. Видно тлетворное влияние французской литературы, там каждый второй с такими выкрутасами разговаривал. А каждый первый — еще цветистей. Еще бы недельку там посидел, я б и «сударями» начал окружающих называть.

— Шо и план есть? — поинтересовался Енот.

— Будет.

— Ну як буде, заходь.

Ясно. Стережется Енот. Хоть и с паролем я, а подпольщик меня первый раз в жизни видит.

Интересный дядька. Не военный, это точно. Ходит даже как гражданский, вразвалочку, руки в карманах. Чекист? Может, и оттуда. Мне сейчас хоть черта в попутчики давай, я особо кобениться не буду. Уйдем, а потом видно будет, кому и куда.

Ладно, нужен план. Я еще раз обошел по периметру лагерь. Охраняется он будь здоров, фашисты бдят, на всех вышках попкари. Ночью включают прожекторы, пускают патрули с собачками. Нет, не вырваться. Надо идти в администрацию. Но туда посторонних не пускали. Значит, надо стать для них своим. Тогда и подобраться поближе получится.

Я понаблюдал за караулкой, которая была совмещена с домиком администрации. Движение оживленное, но и охрана строгая. А казармы нет. Получается, охранники привозные. Оттрубили сутки — и баюшки в места постоянной дислокации. Считаем. Четыре попки по углам и пятый у ворот — всего пятеро. Если на три смены — то пятнадцать человек получается. Два собачника, начкар, ну, пусть еще два зама. На круг выходит два десятка. Если и пытаться напасть изнутри, то только когда начальник или его замок поведут смену. Так сразу половина выключается. А ночью отдыхающая смена еще и дрыхнуть будет.

А вот и доверенная группа администрации. Выходят из караулки. Видать, загнали их туда пошнырить. А еще говорят, что немцы, мол, порядок блюдут. Да любой салага тебе скажет, что пускать посторонних в караулку нельзя. Расслабились, значит, фашистики. Что ж, нам плюс только. Так вот, уборочку наводили у немцев те же трое шакалов, с которыми я вчера познакомился. И гоняли швабру по полу за жратву: вон, армейский хрен довольно рот рукавом вытер.

Я вернулся в наш барак, пошептался с майором.

— Есть верные люди, но насчет тебя, Гром, сомнения есть, — честно признался Иван Федорович, потирая лысину. — Человек ты штатский, тебя никто тут не знает…

— Понимаю, — кивнул я. — Никаких обид. Ты мне вот что скажи. Вот эти трое, что меня вчера встречали — откуда взялись? Что за люди?

— Говно они, а не люди, — сразу посуровел Иван. — Как пришли сюда, так и начали права качать, да отбирать последнее у тех, кто послабее. А потом мосластый этот, Пика, политрука своего сдал.

— Раз так, — говорю я, — то сегодня ночью я вам докажу, что доверять мне можно. Но нужна помощь.

— Какая?

— На шухере постоять.

— Это мы завсегда.

Я улегся у стены, сделал вид, что засыпаю. Дождался пока придут на ночь в барак шныри. Во главе с мосластым. Начали в углу устраиваться, что-то даже жрали. Ужин у них. Весь барак зло смотрел на уродов, но молчал.